В ледовом плену

Первые дни плавания команда ледокола была так поглощена своими делами, что ей было не до нас. Ледокол не мог останавливаться, и тем более - оставлять нас на льду. Поэтому мы снимали прямо с палубы. Но наконец наступил долгожданный день - нам разрешили сойти на лед.

Тюлененок

Я вырос на Волге. В детстве вместе с товарищами любил бродить по замерзшей реке, воображая себя полярником. Сколько раз мы всей ватагой ходили по ней на лыжах, играли в снежки. Поэтому путешествие по льду для меня не было диковинкой. И все-таки я волновался не меньше других. От сознания, что мы находимся в Арктике, у нас тряслись поджилки, хотя внешне все держались весело и беспрерывно подшучивали друг над другом.

Прощаясь, начальник зверобойной экспедиции напутствовал нас:

- Будьте осторожны на льду. Идите не торопясь. Внимательно смотрите, нет ли впереди разводий. И обязательно возьмите с собой багры, без них и шагу не делайте! Ни шагу! - повторил он и распорядился, чтобы для каждого принесли багор.

Впереди шел боцман - высокий, стройный моряк, добровольно вызвавшийся сопровождать нашу экспедицию. За ним гуськом потянулась вся съемочная группа - две женщины и четверо мужчин. Шествие замыкали двое молодых ребят, которые волокли тяжелые сани, нагруженные всякой всячиной: ящиками с аппаратурой, оптикой, пленкой, продовольствием и прочим.

Никто уже не шутил. Да и до шуток ли было?! Малейшая неосторожность могла любому стоить жизни. Больше всего мы опасались снега - ослепительно белого снега, которым недавно так искренне восхищались с палубы. Что таится под ним? Способна ли льдина выдержать и нас, и тяжелый груз нашей аппаратуры, или тонкий, как оконное стекло, лед треснет, как только на него поставишь ногу?

Мы шли молча, тщательно проверяя баграми любое мало-мальски подозрительное углубление, припорошенное снегом. Вдруг шедший впереди боцман остановился и поднял руку. Это означало: "Вижу зверя..."

Хозяин Арктики - белый медведь

Впереди, метрах в ста от нас, лежали тюлени. Ближе других лежал очаровательный белек. Он смешно подергивал черным носиком, вдыхая и выдыхая воздух, и меланхолично смотрел вдаль. Сначала мне показалось, что он глядит на нас. Но, присмотревшись, я убедился, что интересы у него более меркантильные. Он внимательно следил за своей матерью, которая, судя по ее мокрому, блестящему на солнце меху, только что вышла из воды и теперь направлялась к нему. Видимо, от радости, белек потянулся к ней мордочкой. Мать в свою очередь потянулась к нему. Издали казалось, что они целовались, так нежно, так ласково обнюхивали они друг друга. Потом мать улеглась на бок, развалилась на льду и принялась кормить детеныша.

Чтобы не спугнуть зверей, мы под прикрытием торосов осторожно отползли назад, оставив впереди только кинооператора с камерой.

Становилось все холоднее. Мы начали прыгать, бегать вокруг торосов. Однако это мало помогало. Ноги даже в унтах деревенели от холода. "Кажется, еще немного, и мы превратимся в ледышки", - подумал я, глядя на часы. Был шестой час. А мы ушли с ледокола в девятом часу утра. Час - не больше - ушел на завтрак. "Значит, мы находимся на льдине уже восемь часов", - подсчитал я и направился к кинооператору Нине Юрушкиной.

Услышав мои шаги, она поднялась со льда. Вид ее был ужасен: она была все белая, точно на нее опрокинули решето с мукой. Меховая шапка, куртка, воротник, ресницы, брови - все было покрыто инеем.

- Н-н-нн-у как? - спросил я, стуча зубами.

- Кккк-как бу-бу-дто все в п-п-порядке, - еле выговорила она обледеневшими губами.

- Сколько удалось снять?

- Четыре кассеты. Очень интересно мать увлекала за собой детеныша. Сначала она шла впереди. Потом остановилась, легла на бок, как бы приглашая детеныша покормиться молоком. А как только тот подползал к ней, тотчас снова переворачивалась на живот и продолжала идти дальше. И так несколько раз подряд, пока оба они не отдалились от меня. Словом, вели себя презабавно. Беда лишь с кинокамерой.

- Неужели замерзает? - удивился я, зная, как тщательно подготовили мы для работы в полярных условиях всю нашу киноаппаратуру, смазав ее особым арктическим маслом, специально приготовленным для нас в Москве в одном из научных институтов.

- Масло не застывает, и все же мы попробуем завтра совсем избавиться от всякой смазки. Оставим механизмы сухими, - сказала Юрушкина. И, как показал опыт, это оказалось самым надежным для работы кинокамеры при сильных морозах.

Мы быстро собрали аппаратуру и двинулись к ледоколу. Там нас ждали теплые каюты, горячий душ, сытный флотский обед в комфортабельной кают-компании, радионовости с Большой Земли и - главное, самое главное - добрые, чудесные люди - офицеры и матросы ледокола, окружившие нас трогательным вниманием с первого дня плавания.

Изо дня в день мы сходили с ледокола на лед и благополучно возвращались обратно. Путешествие по коварным ледяным пустыням стало привычным делом. Никто из нас уже не думал об опасности, как вдруг злая фея Арктики сыграла с нами недобрую шутку.

Нежданно-негаданно мы оказались в ледовом плену: за нами не пришел ледокол.

Обычно нас оставляли на льду, а к концу дня, когда мы заканчивали съемку, ледокол возвращался в тот квадрат, где мы работали, и брал нас на борт. А на сей раз он не пришел... Произошло сжатие льдов, и ледокол сам попал в беду.

Мы, конечно, не знали, что случилось с ледоколом. Спокойно работали и ни разу не вспомнили о нем до того самого момента, пока не закончили всю работу.

Смертельно уставшие, мы закусили остатками пищи, выпили по последней чашке горячего кофе, который всегда брали с собой в термосах, и стали развлекаться всевозможнейшими рассказами, чтобы как-то скоротать время.

Но вот прошел еще один час и еще... Темы рассказов, воспоминаний иссякли. Остроты стали казаться плоскими, неуместными. Мы приуныли. В голову полезли всякие мрачные мысли. "А что если ледокол совсем не придет? Ведь бывали такие случаи. Не раз бывали. Люди оставались без крова, без пищи... И замерзали..."

"...Безумно хочется спать. Сесть поудобнее и уснуть. Нет, лучше лечь. Расстегнуть немного шубу, запрятать лицо в мех и уснуть. Крепко уснуть". И я сажусь около ледяного тороса, опираюсь на него спиной и прячу лицо, отогревая его собственным дыханием. Потом вскакиваю и начинаю ходить. Быстро ходить: взад-вперед, взад-вперед. А мысли снова вихрем носятся в голове. "Нет, нет, только не падать духом. Нельзя сдаваться. Ни в коем случае нельзя сдаваться. Еще Амундсен об этом писал. Впрочем, может быть, Нансен? Да не все ли равно, кто писал?! Это не имеет сейчас никакого значения. Надо не сдаваться. Вот и все". И чтобы вывести себя, наконец, из этого ужасного состояния, я сказал этаким веселым тоном:

- Ничего, ребята, не горюйте. Всему бывает конец. Вот пройдет полярная ночь, поднимется Ярило, полыхнет красным пламенем, осветит ледяную пустыню... И далеко на горизонте заалеют алые паруса. И это, как вы сами понимаете, будет наш корабль.

- Ну, а если этот корабль не придет? - спросил кто-то из нашей группы. - Что тогда?

- Тогда, тогда... Мы сядем. Нет, ляжем на снег. Подвинемся друг к другу поближе. Вот так, - сказал я, бросаясь на лед. - И заснем, И приснятся нам чудесные сны, какие снятся только курильщикам опиума.

И мы стали фантазировать, кому какой приснится сон. В самый разгар состязаний на лучшее сновидение внезапно послышался голос Кости Закарая, директора группы, который бежал со всех ног к нам и кричал:

- Смотрите! Смотрите! Пришел! Ей-ей, пришел! Вон, видите, огоньки!

Мы посмотрели в ту сторону, куда показывал Костя и, вскочив со своих мест, закричали хором:

- Ура, ледокол!..

И в самом деле это был ледокол. Только не наш, а "Александр Сибиряков". Оказывается, он принял по радио от "Дежнева" сигнал бедствия, узнал наши координаты и пробился к нам сквозь могучие льды.

Черная громада медленно, но уверенно ползла на нас, прорезая твердый, как камень, паковый лед с легкостью ножа, режущего сливочное масло. Казалось, вот-вот льдина, на которой мы стоим, треснет под тяжестью ледокола, расколется пополам, и мы со своим бесценным грузом окажемся в воде. Но, к счастью, этого не случилось. По веревочному трапу, целые и невредимые, все поднялись на борт ледокола и спустя полчаса уже сидели в теплом уютном салоне корабля-спасителя, согреваясь жгучей влагой, которой щедро угощал нас гостеприимный капитан Анатолий Алексеевич Качарава.