Еще одно испытание

Несколько дней подряд свирепствовал шторм. Море так разбушевалось, что даже в нашей бухте, с трех сторон защищенной берегом, было опасно плавать на простой гребной лодке.

А для того чтобы добраться до самых больших птичьих базаров, мы должны были пересечь губу Безымянную и высадиться на противоположной стороне. В тихий, безветренный день такая операция не представляла трудности и заняла бы не больше двух-трех часов. За это время мы не только могли достичь противоположного берега, но и без риска высадиться на нем, каким бы крутым он ни оказался. Если лодке негде было пристать, мы сошли бы в воду, как это не раз уже делали раньше, и на себе перетащили бы всю нашу тяжелую поклажу. Но в том-то и дело, что все это мы могли проделать только в хорошую погоду...

Наконец, настал желанный день. Море немного успокоилось. Волны стали не такими грозными. И мы решили отправиться в путь.

- Дойдем, не робейте, - подбадривал нас здешний старожил, наблюдатель заповедника Вадим (он управлял нашей лодкой), - я знаю одно местечко. Камней там, правда, много. Но все-таки пристать можно.

И в самом деле, несмотря на то, что нашу до отказа перегруженную "посудину" сильно качало, то и дело захлестывало водой, мы благополучно пересекли залив и довольно успешно произвели высадку, хотя потрудиться пришлось порядочно.

Скалы оказались почти отвесными, и забираться на них с тяжелой аппаратурой было не легко. Зато, как только мы поднялись на вершину, усталость как рукой сняло.

Нам открылось необыкновенное зрелище: вершина горы была покрыта яркими желтыми цветами, а над ней в небе носились тысячи, десятки тысяч разноголосых птиц.

Так вот как выглядят эти знаменитые птичьи базары! Дух захватывало от радостного возбуждения. Как мы мечтали попасть сюда - в этот птичий рай! И вот мы здесь. Мы стоим на краю света и не можем оторвать восхищенного взгляда от крутых склонов скал, сплошь облепленных птицами. Скорее, скорее за дело!

- Оставьте всю киноаппаратуру и отправляйтесь домой, - скомандовал я нашим помощникам. - Возьмите палатки, спальные мешки, запас продуктов и как можно быстрее возвращайтесь. Мы останемся здесь до окончания съемки и не будем больше зависеть от моря.

К такому решению я пришел сразу, как только увидел своими глазами чарующую картину птичьего царства, о котором так много слышал и читал.

Наша молодежная ватага (Галя Гулидова, Юра Головин, Боря Гольденбланк) вместе с Вадимом спустилась к лодке, а я и Нина Юрушкина, не теряя времени, принялись за работу.

С трудом перетаскивая тяжелую аппаратуру с одной скалы на другую, мы засняли общие виды птичьих базаров. Потом подошли к краю высокой горы, чтобы заснять птиц на гнездах. И тут вдруг увидели, что коварное море вновь решило сыграть с нами злую шутку.

Ветер внезапно усилился. Волны с еще большей яростью обрушивались на скалы и, разбиваясь, превращались в шумные фонтаны.

Мы поняли, что попали в ловушку. Без пищи, без пресной воды, без спальных мешков мы оказались в плену у диких скал, отрезанные от всего мира. Нам оставалось терпеливо ждать, когда стихия сжалится и освободит нас из этой жуткой неволи.

У меня с собой было ружье. Но и те два патрона, что находились в стволе, я уже израсходовал, выстрелив в воздух во время киносъемки, чтобы поднять стаю птиц. Таким образом, мы могли рассчитывать только на свои руки...

Нам приходилось видеть, как здесь отлавливают птиц. Надо лечь на край скалы, взять леску, сделать на конце петлю, спустить ее вниз, надеть на голову сидящей на карнизе птицы, затем ловким движением затянуть петлю и тащить птицу наверх.

Просто? Не правда ли? И нам это казалось совсем бесхитростным делом. Но когда мы принялись за него сами, все оказалось куда сложнее. Как мы ни изощрялись, нам не удалось добыть ни одной кайры. То птица, увидев спускавшуюся петлю, уходила прочь и становилась недосягаемой, то, хоть и оставалась на карнизе, но начинала без конца топтаться на месте, ворочать головой, и никакими силами нам не удавалось надеть петлю на шею птицы и тем более затянуть ее, чтобы поднять птицу наверх. Словом, вскоре пришлось убедиться, что кайры не так уж наивны и глупы, чтобы попасться на удочку, когда она находится в неопытных руках. Поэтому мы были вынуждены отказаться от своей затеи, смириться и ждать. Стойко, мужественно ждать помощи, которая могла прийти только с берега, где находились наши друзья. И мы ждали. Голодные, замерзшие, отупевшие- ждали. Ждали целых пять дней, отлично сознавая, что дни эти могли быть последними в нашей жизни.

Вот несколько записей из моего новоземельского дневника.

... Как жаль, что нет ни кусочка хлеба. Ну хотя бы маленького кусочка. Ведь последний раз мы ели десять часов тому назад. Ну и что же? Подумаешь. День без еды пойдет только на пользу. Можно вполне обойтись без пищи. Надо только меньше думать о ней, как можно меньше...

Приедут наши или не приедут? Конечно, приедут. Не сегодня, так завтра приедут. Не завтра - так послезавтра. Шторм редко бывает продолжительным.

Вот когда мы шли на моторном боте из Териберки (а это было 12 лет назад!)... Тогда мы с М. Пискуновым и его верным помощником Э. Эзовым снимали материал для фильма "В глубинах моря". Так вот, когда мы шли из Териберки - это был шторм! Начальник портового надзора не выпускал нас в открытое море. Уговаривал остаться в бухте. Но мы не послушались. Настояли на своем. Потом ругали себя самыми бранными словами. Я много плавал. Но никогда ничего подобного не переживал. Наше утлое суденышко, сшитое из досок, носилось по волнам, как скорлупа. Сначала, пока мотор работал, капитан кое-как мог управлять судном.

Старался держаться подальше от берега. Но вскоре мотор заглох. Судно начало бросать из стороны в сторону. И тут-то мы познали, что собой представляет зло-вещее Баренцево море. Волна за волной налетали на несчастное суденышко, смывая все, что попадалось на пути. Находиться на палубе было опасно: можно было оказаться за бортом. Поэтому все спустились в маленький душный трюм, похожий на деревенский погреб. Наверху - в рубке - оставался только капитан. Двое суток не унимался шторм. И двое суток мы не сомкнули глаз. От каждого удара волны мотобот содрогался, скрипел, стонал. Казалось, вот-вот он лопнет по швам и пойдет ко дну...

... Вдруг, только этого недоставало, пошел снег. Мелкий, жесткий. Обычно у нас называют такой сухой снег "крупой", потому что по форме он действительно похож на крупу. Однако это был настоящий снег, от одного вида которого по коже побежали мурашки...

Хорошо еще, что есть часы. Иначе потеряешь всякое представление о дне и ночи, потому что сейчас круглые сутки светло. На моих часах 5 часов 20 минут. Значит, утро.

... Ночь прошла довольно сносно. Под вечер мы нашли остатки давно отслужившей свой век палатки и такой же старый истлевший овчинный тулуп. Скорее всего, этот клад принадлежал нашему московскому Линнею - Мише Сорокину - студенту пушно-мехового института, который жил здесь до нас. А может быть, какому-то другому энтузиасту, готовому пожертвовать собой ради нового вклада в науку.

Так или иначе, мы благодарили судьбу за находку и наших предшественников за щедрое великодушие, спасшее нас от холодного ветра в их роскошном шатре.

Статистики подсчитали, что из 800 поколений, составляющих историю человечества, 650 - провели жизнь в пещерах и только последние 150 поколений сменили пещеры на более удобные жилища. Вполне возможно, что 50 000 лет назад, когда наш древний предок впервые провел ночь в пещере, он чувствовал себя превосходно. Что же касается меня, признаюсь чистосердечно, я без всякого колебания сменил бы леденящие душу и тело камни на теплую мягкую постель.

... Страшно хочется курить. Хожу и собираю собственные окурки: уже нет ни одной сигареты. Какую радость, какое счастье доставляют эти обмусоленные остатки сигарет... Я высыпаю из них табак, скручиваю папиросу и наслаждаюсь едким дымом, от которого почему-то слегка кружится голова...

... Боже мой, когда же все это кончится, безумно хочется есть. Пить и есть. Грязные, измученные, мы сегодня больше двух часов просидели на краю горы и не отрываясь смотрели на море. "Нет, видно, и сегодня не приедут. Если бы могли, приехали бы. Непременно приехали. Никакого сомнения в этом нет".

От нечего делать Нина забралась сегодня на самую вершину горы и вдруг обнаружила гроб. Грубо сколоченный из толстых досок гроб. И в нем - скелет. Судя по тому, как истлел гроб, как выглядят останки, покойник похоронен очень давно.

Кто он? Откуда пришел на эту суровую землю, о существовании которой стало известно немногим больше 400 лет назад?

Может быть, именно он был одним из первых смелых путешественников, добравшихся на утлых лодчонках до этой полярной страны?

Быть может, это был русский помор, впервые увидевший Новую Землю в XV веке. А может быть, моряк, приплывший сюда с экспедицией В. Баренца, Ф. Литке, К. Бэра или позднее, на кораблях В. Русакова, Г. Седова?

Кто бы он ни был, но когда-то и у него билось сердце, так как оно бьется у нас, когда мы, склонив головы, стоим перед этим грубо сколоченным гробом...

... Четыре дня прошло с тех пор, как мы высадились на скалы. Чтобы хоть как-то утолить голод, мы едим снег. Едим и едим, и он кажется нам вкуснее всего на свете. А потом снова с тупым равнодушием смотрим на море, почти потеряв надежду на помощь извне.

Но что это? Никак собака?

- Смотри, смотри, собака! - закричал я не своим голосом, увидев огромного лохматого пса, как будто с неба свалившегося к нам.

- Где?

- Вон, видишь? - показал я в ту сторону, откуда шла рослая серая лайка. Заметив нас, она остановилась и навострила уши. "Откуда взялись эти люди?" - наверное, подумала собака, пристально глядевшая на нас добрыми глазами.

А мы в свою очередь пытались найти ответ на тот же вопрос: "Как мог появиться здесь этот сильный, рослый пес, наверное, ходивший прежде в собачьей упряжке?" Вокруг была пустыня, безлюдная, каменистая. Ни одного селения, ни одной избушки, по крайней мере на 200-300 километров вокруг.

"Может быть, пес сбежал от рабского труда и теперь наслаждается свободой? А может быть, может быть... его хозяин погиб где-нибудь здесь, во льдах. И теперь верный четвероногий друг ищет его, напрасно рыская по скалам? Но тогда почему же он боится людей?"

- Одичал, наверное, - сказала Юрушкина.

Я даже вздрогнул от этого вслух высказанного ответа на вопрос, который я мысленно задал себе, глядя на собаку.

- Ну, подойди сюда к нам, бродяга, - сказал я медленно привстав. - Подойди! Пес отскочил. Потом остановился и снова уставился на меня, готовый в любой момент либо сделать прыжок назад, либо, наоборот, контратаковать, если этого потребуют соображения самообороны.

Но мы и не собирались причинять ему зла. Напротив, мы сразу же прониклись к нему нежными чувствами и искренне хотели подружиться с ним.

И пес, видимо, правильно оценив это, понял, что может довериться нам. Когда я снова позвал его, он сначала робко, а потом все энергичней замахал пушистым, торчащим вверх хвостом, сладко зевнул, потянулся, затем не то взвизгнул, не то что-то сказал на своем одному ему ведомом языке и начал осторожно приближаться ко мне.

Я протянул к нему руку. Он снова отскочил. Но на этот раз тотчас подавил в себе инстинктивный страх, припал к земле и, не сводя глаз с моей руки, дал мне погладить его по голове. Потом вдруг весело запрыгал вокруг меня и стал ласкаться так, будто встретил старого друга. От меня он побежал к Нине и теми же ритуальными движениями, подкрепленными приветливым лаем, выразил и ей свою радость.

Знакомство состоялось. Контакт был налажен. Мы сразу повеселели, почувствовав себя не такими одинокими.

Наш новый друг не отходил от нас ни на шаг. Он всюду сопровождал нас, куда бы мы ни шли. А когда мы отдыхали, он сидел или лежал возле нас, желая выразить этим свою безграничную верность.

Пищу он добывал себе сам. Он охотился. При этом охотился, как настоящий дикий зверь. Без тени боязни пес спускался по крутым склонам, ходил над бездной по узким карнизам, искал и грабил гнезда. Время от времени он охотился на птиц: подкрадывался к ним и, если не успевал схватить на месте, ловил на лету. А мы с завистью следили за ним, стыдясь своей беспомощности и искренне досадуя, что не унаследовали столь завидной охотничьей ловкости от далеких предков...

Если первые два-три дня голод мучил нас так, что мы буквально не могли ни о чем другом думать, кроме еды, то постепенно острота прошла. И мы ловили себя на том, что теперь сплошь и рядом совсем забывали о пище. Хотелось только бездумно лежать и дремать. Наступила та самая апатия, то равнодушие ко всему окружающему, которое овладевает человеком в момент наивысшей душевной слабости, наивысшей депрессии.

И вот в момент приступа такой ужасной меланхолии (не помню - на четвертый или пятый день нашего одиночества), когда мы потеряли веру в спасение и уже собирались сделать попытку пойти пешком куда глаза глядят, мы вдруг увидели человека. Живого человека! Он шел по каменистой пустыне, точь-в-точь, как Христос в картине Александра Иванова.

- Да что же это такое?! - прошептал я от радости и удивления. Кто это может быть? Что за наваждение?

Мы ничего не могли понять. Если это кто-то из наших, он должен был появиться только с другой стороны, где можно было пристать лодке...

- Ба, да ведь это Миша! Мишка Сорокин! - закричала Нина и побежала ему навстречу.

Это действительно был Миша Сорокин, ученик Петра Александровича Мантейфеля, тот самый, которого мы доставили сюда из Москвы на нашем гидросамолете. Миша улыбнулся своей застенчивой улыбкой и поведал нам историю своего романтического путешествия.

Оказывается, все эти дни наши друзья не раз пытались добраться до нас. Однако не могли высадиться, так как из-за шторма нигде нельзя было подойти к берегу. Тогда у Миши созрел его десантный план. Он решил пересечь бухту на резиновой лодке. Во-первых, такая лодка легче скользит по волнам. А во-вторых, потому что в случае аварии он мог бы сам повернуть ее обратно или доплыть до берега, держась за ее борт. Теоретически концы с концами у него сходились. Все было правильно. Однако, по общему мнению, мероприятие это было рискованным. Достаточно было юноше оказаться в нестерпимо холодной воде, как она мгновенно сковала бы его движения, и все расчеты потерпели бы крах.

Тем не менее уговоры не подействовали. Миша настоял на своем. Он пешком дошел до самого узкого места бухты, которое было чуть ли не в двух километрах от нашего домика, и оттуда совершил свой отважный рейс. Потом высадился на нашем острове и снова пошел пешком и прошел еще около пяти километров, так как ему пришлось огибать большую скалу.

- Так вот почему ты пришел совсем с другой стороны! - воскликнул я, невольно прервав рассказ юного мореплавателя, смелость и сердечность которого искренне покорили нас.

Как обманчива бывает внешность! До какой степени она может ввести в заблуждение! Замкнутый, неразговорчивый, довольно резкий в отношениях со сверстниками, он казался каким-то черствым, нелюдимым. И вот, судите сами: он рискует собой, своей жизнью ради того, чобы прийти на помощь чужим для него людям. Прекрасный парень! Не знаю, где он сейчас, кем стал, куда занесла его судьба? Но знаю одно: в груди его бьется доброе, отзывчивое, благородное сердце.