Как мы нащупали дно океана

В моем архиве есть документ, который я особенно бережно храню как своеобразный аттестат технической зрелости нашего коллектива. Это наш рапорт, посланный руководству Главсевморпути 17 марта 1939 года. Здесь, в нескольких строчках, уложился итог волнующей и долгой борьбы, дерзаний, горьких разочарований, новых и новых поисков успеха и, наконец, решающей победы:

«Экипаж «Седова» взял на себя обязательство к XVIII съезду партии наладить во время дрейфа измерение океанских глубин. В результате продолжительной и упорной работы всего коллектива сегодня измерена глубина: 4485 метров. Обеспечены также дальнейшие промеры через каждые двадцать миль дрейфа. Одновременно с измерением глубины мы будем брать пробы грунта. Первый образец взят сегодня...»

Это была девятая по счету попытка достичь дна океана. Восемь раз мы безрезультатно опускали сработанный нашими моряками трос в ледяную майну. Пять раз он при этом обрывался и оставался под водой вместе с грузами и приборами, изготовление которых стоило огромных усилий нашим механикам. И только, 17 марта нам удалось, наконец, добиться желанных результатов.

Мы атаковали Арктику, стараясь раскрыть ее тайны.

Сколько раз начинало казаться, что наша затея с измерением глубин несбыточна! Как часто я тревожился, глядя на израненные проволокой руки Буторина и Гаманкова! Наши моряки терпеливо, без единого возражения оплетали один километр самодельного троса за другим! Тут еще, как назло, механикам никак не удавалось отремонтировать вышедший из строя нефтяной двигатель, и нам всякий раз при попытке измерения глубин приходилось пускать в ход прожорливый керосиновый мотор «Симамото», который, как лошадь, пил ведрами драгоценную маслянистую влагу. А ведь мы берегли каждый грамм жидкого топлива.

Прибор для измерения глубины

Но я понимал, что мы должны, обязаны были делать так. И в конце концов мы не только научились измерять глубины океана и брать пробы грунта с его дна, но и добыли несколько гидрологических проб из придонного слоя воды, представляющих большой научный интерес.

Наши механики шутили: когда-нибудь водолазам придется пройти по дну Ледовитого океана трассой «Седова», и они легко найдут дорогу по тросам и грузам, оставленным нами на грунте. Кое-кто даже рекомендовал на сей случай подводникам собрать все тросы, соединить их воедино и протянуть по пути дрейфа. Прогулка вдоль такого соединенного троса оказалась бы довольно утомительной - она растянулась бы километров на двенадцать.

Мне хочется подробно рассказать историю наших глубоководных измерений. По ней с особой наглядностью можно проследить не только борьбу с трудностями, но и рост наших познаний, технической вооруженности нашего коллектива.

Если бы можно было извлечь со дна океана и положить радом приспособления, которыми мы пользовались при первом измерении глубины 29 октября 1938 года и при последнем промере 27 декабря 1939 года, то получилось бы очень поучительное сопоставление: они отличались друг от друга примерно так же, как современный паровоз от его музейного предка. Долгие месяцы упорного труда всего коллектива не прошли даром, - нам удалось создать более или менее совершенное снаряжение. Но ведь ничто не возникает сразу, само по себе. И мы вынуждены были пройти до конца весь трудный путь исканий.

Выше я рассказывал о том, как прошла первая попытка измерения глубины, приуроченная к двадцатилетию комсомола. Мы многого еще не знали тогда, и нам казалось, что лишь какая-то случайность вызвала обрыв лотлиня. И я, и другие товарищи думали, что будет достаточно сплести новый, более надежный линь и опустить его на дно океана с привязанным на конце тяжелым колосником, чтобы измерение прошло благополучно. Поэтому мы не очень грустили по поводу утраты 1800 метров троса, тем более, что сконструированная механиками глубоководная лебедка и прочие предметы оборудования прекрасно выдержали испытание. Предполагалось, что уже недели через две нам удастся добыть первые пробы грунта со дна океана.

Но действительность опрокинула наши предположения.

После 29 октября наступила целая полоса жестоких сжатий, подчас угрожавших судну гибелью. Нам было не до плетения троса, и только 20 ноября в вахтенном журнале появляется заметка:

«16 часов. Распускаем стальной трехдюймовый трос для изготовления линя для измерения глубин».

С этого дня урывками, используя каждую свободную минуту, Буторин и Гаманков готовили новый линь, аккуратно сматывали отдельные пряди в бухты, потом соединяли эти пряди воедино. Иногда боцману и матросу помогали Гетман и Шарыпов.

Наши механики Токарев и Алферов тем временем мастерили новое приспособление для автоматической отдачи груза в момент, когда конец троса достигает дна. В одной из книг мы вычитали описание приспособления Брука (Любопытно отметить, что идея такого приспособления, предложенного в середине прошлого века мичманам Бруком, была осуществлена задолго до этого не кем иным, как Петром I, который среди разносторонних государственных дел находил время и для занятий океанографией. По его указанию был изготовлен особый снаряд для промеров в Каспийском море. Снаряд состоял из пары крючьев с грузилом, прилаженным так, что при первом ударе о морское дно грузило соскальзывало и крючья возвращались с куском захваченной ими земли) и старались сделать своими силами нечто похожее на него. Обрезок водопроводной трубы, который, по нашим расчетам, мог войти в мягкий грунт и зачерпнуть хотя бы горсть океанского ила, был оснащен тремя-четырьмя подвижными распорками. Эти распорки поддерживали груз, то есть обломки колосников, связанные проволокой. По расчетам Сергея Дмитриевича Токарева, в момент касания грунта натяжение этих распорок должно ослабнуть, и они выпустят груз, словно разжавшиеся когти. Когда мы выберем трос и увидим, что груза нет, это будет означать, что он побывал на дне...

Двадцать четыре дня прошло, пока все приготовления были закончены. Только 14 декабря боцман торжественно доложил мне, что три с половиной тысячи метров нового троса готовы. Вместе с 2000 метров старого линя это составляло достаточно солидную величину. Оставалось тщательно проверить все сплетения, намотать трос на барабан лебедки и начать измерение глубины.

Проверка нового троса напоминала священнодействие. Трос притащили в кубрик. Собрали все керосиновые лампы, какие только можно было найти, чтобы получше осветить помещение. Несмотря на двадцатичетырехградусный: мороз, открыли один из иллюминаторов, пропустили туда конец троса и протянули его к лебедке, установленной на кормовых рострах.

Двое моряков потихоньку вращали барабан, наматывая на него новый лотлинь, а остальные, собравшись в кубрике, придирчиво проверяли каждый сантиметр линя. Спешить с этой работой было бы вредно. Мы не хотели неприятных сюрпризов, - ведь малейшая заусеница, хотя бы на одной из проволочек, могла привести к обрыву всего троса. Поэтому проверка лотлиня продолжалась целых три дня. Только тогда, когда мы были абсолютно убеждены в том, что трос сплетен безупречно, было отдано распоряжение готовить майну для измерения глубины.

18 декабря (мы находились на 84°22',5 северной широты и 135°02' восточной долготы) на льду зазвенели пешни. Во льду в течение двух часов удалось прорубить отверстие нужной величины. А дальше... Но пусть о том, что было даль­ше, расскажет вахтенный журнал. Мне трудно находить слова, когда речь идет о таких тяжелых неудачах, как эта.

«12 часов. Начали травить лот с грузом из двух колосников, укрепленных на приспособлении «лота Брука», сделанном своими средствами.

12 час. 10 мин. Прекратили травить лот ввиду неисправности ленточного стопора лебедки.

14 час. 50 мин. Ленточный стопор исправлен. Начали травить лот.

16 часов. Вытравили весь лотлинь длиной 5500 метров. Грунта не ощутили.

16 час 20 мин. Начали выбирать лот.

17 часов. Когда в воде оставалось 3300 метров троса, последний лопнул, и 3300 метров с приспособлением для крепления груза утонули. Остановили двигатель».

3300 метров! В течение одного мгновения мы утратили плоды напряженнейшей работы, длившейся целый месяц...

Оборванный трос навсегда унес с собою на дно океана тайну этой неудачи. Я могу ручаться, что трос был сплетен достаточно прочно. Тщательная трехдневная проверка исключает возможность какой-либо слабины хотя бы в одном из сплетений. Лопнуть по целине трос не мог, - расчет показывает, что он обладал достаточным запасом прочности для удержания груза.

Остается с большей или меньшей достоверностью предположить, что мы не уловили момента прикосновения лота к грунту и продолжали его травить, когда он уже лежал на дне. При этом образовались петли, или же, говоря морским языком, шлаги, которые при выбирании превратились в те самые злосчастные «колышки», которые уже подвели нас 29 октября: трос работал на излом, а не на растяжение, и в результате произошел обрыв. Надо было во что бы то ни стало придумать какое-то новое приспособление, которое точно сигнализировало бы нам о моменте касания дна. Для этого потребовалось еще несколько месяцев.

Пока же вторичный крах подействовал на нас крайне удручающе. Люди проклинали коварный океан. Я записал в вахтенном журнале:

«Ввиду того, что для изготовления троса для измерения глубин употребили второй швартовный конец, больше подходящего материала нет. Так как оставшиеся стальные концы имеют много колышек и перебитых прядей, а также по толщине прядей и проволок не подходят для изготовления лотлиня, попытки измерения глубины прекратить».

Весь вечер люди злились и ссорились из-за пустяков. Даже в кают-компании, где обычно после чая начиналась бесконечная болтовня о всякой всячине, разговор как-то не клеился. Все мы старательно обходили тему об измерениях глубин, хотя только она и была у каждого на уме. Вероятно, именно поэтому беседа получалась вымученной и искусственной. Мне стало тоскливо, и я ушел к себе в каюту.

Усевшись за стол, я начал набрасывать схемы и размышлять над ними, пытаясь найти ответ на волновавший всех нас вопрос: почему все-таки рвутся тросы? Но вдруг в дверь постучали, и за спиной у меня послышался знакомый сконфуженный кашель. Можно было безошибочно угадать по этим признакам появление боцмана.

- Дмитрий Прокофьевич?

- Есть! - откликнулся, как эхо, боцман.

- Что скажете, Дмитрий Прокофьевич? - спросил я, поворачиваясь к нему.

Боцман нерешительно потоптался на месте, что-то обдумывая, потом заговорил:

- Вот у нас, Константин Сергеевич, каждый день непредвиденный момент получается. Да... Все некогда да некогда... А в трубах, небось, опять сажи на палец наросло. Да... Почистить бы время...

- Завтра у нас санитарный день, Дмитрий Прокофьевич. Тогда и почистим...

По глазам боцмана я видел, что он пришел вовсе не за тем, чтобы напомнить о чистке труб. Он и сам прекрасно знал, что на девятнадцатое число назначен санитарный день. Я ждал, что будет дальше.

Буторин, как и следовало ожидать, не уходил.

- Вот и хорошо, - тянул он, - значит, почистим. Да...

Буторин осторожно взял своими потрескавшимися, исколотыми проволокой пальцами папиросу, и я с невольным сожалением посмотрел на его руки. Перехватив мой взгляд, он улыбнулся:

- Совсем рябые руки стали... Ну, ничего, до свадьбы-то, говорят, заживет...

Он помолчал и потом, решившись наконец, заговорил:

- Слыхать, Константин Сергеевич, хочешь ты отставить глубину-то мерить?..

- Да, пока что думаю отложить, - ответил я.

Боцман затянулся папиросой, выпустил клуб дыма и с горечью произнес:

- Нехорошо получается. Столько трудов положили, столько керосина опалили, и все, выходит, зря. Ну, позвольте, мы еще один раз попробуем. Только один раз, а? Все наши стремления - довести до конца это дело. А что руки мерзнут - это ничего. Ребята все согласны, я уж с ними договорился. Порядок будет...

Честное слово, мне хотелось в эту минуту обнять и расцеловать боцмана! Он глубоко растрогал меня своей преданностью науке, о которой еще недавно у него было самое смутное представление. Но не будет ли и на этот раз труд напрасным? Имею ли я моральное право заставлять людей продолжать мучительно трудную эту работу, не будучи уверенным в успехе? Не лучше ли отложить ее до наступления теплого времени? И, наконец, из чего мы сплетем третий трос? Ведь в нашем распоряжении остается лишь самый ненадежный, изношенный материал...

Я спросил:

- А из чего плести?

Боцман нерешительно напомнил:

- А что, если нам все ж таки взять вон ту проволоку от вантов? Мы с Токаревым прикидывали, - должна выдержать...

Я хорошо знал, о какой проволоке идет речь. Этот проект уже давно дебатировался в кают-компании и был отставлен как не внушающий доверия. У нас в твиндеке № 4 лежала большая бухта трехдюймового стального троса, приготовленного для смены стоячего такелажа. Этот трос был сплетен из двухмиллиметровой стальной проволоки. Вить из этой проволоки лотлинь нельзя, - он был бы слишком тяжел, да и сама она не поддалась бы кручению. Можно было лишь ограничиться спайкой отдельных кусков ее в одну длинную стальную нить.

Но выдержит ли собственную тяжесть такая тонкая нить, если ее растянуть на 4-5 километров? Это было более чем сомнительно.

Буторин пытливо глядел на меня, повторяя:

- Один только раз... Ну, в последний раз. День и ночь будем работать... Попробуем, а?..

Лицо боцмана сразу посветлело, когда я согласился с его предложением.

- Есть, - сказал он, - будет сделано!..

Он повернулся и неуклюже, бочком выскользнул из каюты. Слышны были его торопливые шаги, - боцман спешил порадовать своих сообщников в новой затее хорошим известием...

Третий трос пришлось изготовлять в самый разгар полярной зимы. Но работа шла бесперебойно. Вахтенные отмечали в судовом журнале:

«22 декабря. Боцман Буторин подбирает стальной трос для наращивания. Температура воздуха упала до 28 градусов мороза. Северо-восточный ветер усиливается.

23 декабря. Буторин и Гетман разматывают стальной трехдюймовый трос для наращивания троса глубоководной лебедки... Температура воздуха минус 28 градусов.

28 декабря. Гаманков, Шарыпов и Гетман разматывают стальной трос. Температура воздуха минус 37,7 градуса... Слышно частое потрескивание от мороза в деревянных частях судна.

29 декабря. Гаманков, Шарыпов и Гетман разматывают трос. Температура воздуха минус 35,1 градуса...»

Шестнадцать дней проработали Буторин, Гаманков, Шарыпов и Гетман с неподатливым стальным тросом. Оперировать с тугой и толстой проволокой на морозе весьма затруднительно. Все же в конце концов удалось распустить трос на проволоки. Каждая из них была смотана в отдельную бухту.

Теперь решающее слово за механиками. Надо было найти надежный способ соединить все проволоки воедино. Наш старый метод сращивания теперь не годился, так как на этот раз мы имели дело только с одной нитью. Одной пайки тоже мало. Следовало применить какой-то комбинированный прием сцепления. И Сергей Дмитриевич Токарев разработал обстоятельный технический процесс приготовления проволочного лотлиня.

Аккуратный механик во всякой работе любил последовательность. И на этот раз Сергей Дмитриевич в первую очередь заготовил необходимый инструмент.

На длинной доске он укрепил двое тисков для зажима соединяемых концов. Затем была изготовлена особая трубочка, отверстие которой было чуть-чуть шире, чем диаметр проволоки. Конец одной из проволок Токарев пропускал в эту трубочку. Накручивая проволоку вокруг второй, зажатой в тисках, он укладывал один за другим около десяти витков. Затем та же процедура проделывалась с концом второй проволоки, - она обвивалась вокруг первой. Получалось два аккуратных замка, которые тут же окунались в ванну с расплавленным оловом. После этого легче было разорвать проволоку по целому месту, нежели разъединить наш самодельный замок.

Спайка нового лотлиня производилась в кубрике, у раскаленного докрасна камелька, на котором стоял противень, налитый жидким оловом. Я помню десятки авралов на дрейфующем корабле. Но ни один из них не был таким веселым и боевым, как этот проведенный по инициативе самой команды. В кубрике все было перевернуто вверх дном. В открытый иллюминатор клубами валил пар. Было отчаянно жарко. Клубился синеватый дымок. Пахло соляной кислотой, окалиной. Лампы горели тускло. Однако никто не обращал внимания на все эти мелочи.

Токарев с воодушевлением дирижировал организованным им производственным ансамблем. Проволока двигалась, как по конвейеру. Работали почти все члены экипажа. Один разматывал бухту, другой зажимал концы в тиски, третий орудовал токаревской трубочкой, завивая замки, четвертый окунал эти замки в расплавленное олово, пятый проверял прочность и аккуратность пайки, шестой вытягивал спаянную проволоку через иллюминатор на палубу, седьмой наматывал ее на барабан. Чтобы не так скоро наступала усталость, люди время от времени менялись местами.

В кубрике все время раздавался смех, слышались шутки. Буторин цвел, как пион, - замысел боцмана близился к осуществлению. Его немного поддразнивали, как героя дня, но он не обижался и не оставался в долгу - поморский язычок весьма остер.

Людям хотелось закончить изготовление лотлиня возможно быстрее. Поэтому официальный график рабочего дня пришлось временно нарушить. В вахтенном журнале записано:

«10 января. 10 часов. Алферов, Токарев и Недзвецкий сращивают проволоку. Буторин готовит глубоководную лебедку.

11 января. 7 часов. Круглые сутки продолжается без перерыва работа по сращиванию и наматыванию на барабан лебедки проволоки. Всю ночь работали Буторин, Гаманков, Токарев, Алферов и Недзвецкий. В данный момент работа уже закончена. Часть старого лотлиня, имевшая много дефектов, изъята. Оставлено всего 800 метров пятимиллиметрового троса. К этому добавлено 5000 метров вновь приготовленной проволоки толщиною в 1,9 миллиметра. Таким образом, мы имеем теперь лотлинь длиною 5800 метров...»

Аппарат для сращения проволоки

Пока Буторин, Гаманков, Шарыпов и Мегер возились с тросом, распуская его на проволоки, наши механики трудились над изготовлением нового сложного прибора для взятия проб грунта со дна океана. После двух неудач мы решили отказаться от кустарного приспособления с колосниками, заменяющими грузы в приборе Брука. Я посоветовал Токареву обратить внимание на другое приспособление - особую трубку, с помощью которой обычно достают грунт со дна моря.

У нас на судне было две такие трубки. Но вся беда заключалась в том, что этот прибор очень тяжел: он весит около 100 килограммов. Поэтому мы не рисковали прицеплять такую махину к своим жиденьким и малонадежным тросам, которые с трудом удерживали даже обломок колосника.

Прибор для взятия проб грунта сконструирован довольно остроумно. Он состоит из длинной трубы, у нижнего выходного отверстия которой пристроены широкие храпцы. В момент отрыва трубки от дна океана на храпцы соскальзывает сверху полая гиря, державшаяся до того на распорках; она ударяет по раскрытым щекам храпцов и заставляет их сжаться и закрыть выходное отверстие. Колонка грунта, вдавившегося в трубку в момент падения на дно, выскочить из нее уже не может.

Изготовить такой прибор в кустарных условиях дрейфующего корабля было чрезвычайно трудно, почти немыслимо. Но Токарев, однако, взялся выполнить и это задание.

Легче всего сделать трубку; для этого достаточно отрезать кусок водопроводной трубы. Но дальше возникало одно осложнение за другим. У нас ведь не было таких вещей, как расточные и фрезерные станки. Поэтому тончайшие детали, требующие точности до десятых долей миллиметра, механикам приходилось изготовлять очень сложными приемами.

Чтобы изготовить храпцы, например, надо высверлить в цельном куске металла полое пространство, потом распилить образовавшийся цилиндр в продольном направлении пополам и пришабрить обе половинки друг к другу. Полый груз также надо вытачивать из большого куска металла.

Для обточки снова был пущен старенький токарный агрегат в одну человеческую силу. Крутить шпиндель взялся Павел Мегер, назначенный матросом (На камбузе его до осени заменял Гаманков, неожиданно показавший себя способным кулинаром).

«Механический цех» работал бесперебойно, и к 15 января прибор, сконструированный Токаревым, был готов. Он весил всего 16 килограммов. Теперь можно было предпринять новую, третью по счету попытку нащупать дно океана.

В этот день «Седов» находился на 84°41',5 северной широты и 123°20' восточной долготы, - весь месяц он кружился вокруг той самой точки, где 18 декабря мы оставили в холодных водах океана 3300 метров новехонького троса.

С раннего утра над нами пылало величественное полярное сияние, достигавшее порою исключительной интенсивности. В зените сверкала гордая корона. Трепетные лучи, дуги и полосы расцвечивали весь небосвод небывало праздничной иллюминацией. Но, кроме вахтенного, обязанного по долгу службы наблюдать за небесными явлениями, в этот раз никто не любовался этим удивительным фейерверком. Наши помыслы были поглощены более прозаическими делами; мы устанавливали блок-счетчик, прорубали майну, смазывали салом автоматические храпцы, чтобы они не отказали в ледяной воде, устанавливали освещение.

Невзирая на тридцативосьмиградусный мороз, мы довольно уверенно орудовали у глубоководной лебедки. Наконец в 14 часов 40 минут я подал команду Буторину, занимавшему свой бессменный пост у барабана, на котором был намотан трос:

- Травить лотлинь!

- Есть травить лотлинь! - бойко откликнулся боцман. Лебедка зарокотала, и новенький прибор Токарева исчез в майне. Механик с гордостью и какой-то особой нежностью проводил его взглядом.

Вначале все шло нормально. Мотор работал без перебоев, тонкая проволочная нить плавно уходила под воду. Но вскоре нами снова овладела тревога: блок-счетчик отсчитывал уже пятую тысячу метров, а Гаманкову и Гетману, которые по старому методу оттягивали трос медными крючьями, все еще не удалось ощутить момента касания дна. Трудно было предположить, что в этом месте океан настолько глубок. Скорее всего, такой кустарный метод просто не оправдывал себя: физически невозможно наощупь определить момент, когда конец тяжелого троса ляжет на дно.

- Выбирать лотлинь! - скомандовал я.

Но тут неожиданно закапризничал наш «Симамото». Механики бросились к двигателю, чтобы выяснить причину перебоев. Тем временем пятикилометровый трос болтался в проруби, а конец его в это время, быть может, волочился по дну.

Прошло десять, двадцать, тридцать минут... Изношенный мотор все еще отказывался работать, хотя механики, казалось, были готовы сами влезть в цилиндр и заставить поршень двигаться. Все мы нервничали, и каждая минута казалась часом.

Наконец в 15 часов 40 минут «Симамото» ожил, ворчливо откашлялся и заработал. Все облегченно вздохнули. Но наша радость была кратковременна: через сорок минут, когда в воде оставалось всего 1700 метров троса, линь лопнул, и конец его вместе с прибором Токарева ушел на дно.

Я невольно взглянул на второго механика. Он был бледен, но с уст его не сорвалось ни одного слова. А ведь это несладко - собственными глазами увидеть гибель того, над чем трудился, отдавая все свои силы, в течение двух недель!

- Константин Сергеевич, колышка! - крикнул со льда Шарыпов, рассматривавший при электрическом свете оборванный конец.

Так и есть! Наши опасения были справедливы: конец явно показывал, что, достигнув дна, трос свился в клубок; в результате образовались спирали, при подъеме они скрутились, и одна из них лопнула. Надо во что бы то ни стало найти новый способ определения момента касания грунта, иначе нам ничего не удастся сделать.

Что, если применить метод многократного промера? Опуская трос несколько раз, последовательно на большие и большие глубины, можно с известной точностью угадать момент касания дна. Правда, при этом увеличится износ троса. Но лучше пойти на это, чем при первом же промере потерять все.

Во всяком случае, опыт показал, что Буторин и Токарев были правы: тонкая стальная проволока оказалась не слабее нашего старого плетеного линя, и если бы не проклятая колышка, она бы нас не подвела.

У нас оставалось 3300 метров проволочного троса. Что, если срастить его с остатком старого линя и повторить опыт? Правда, люди устали. Однако всем нам не терпелось добиться каких-то определенных результатов. Ведь мы решили на этот раз произвести последнюю попытку измерения глубины. Так почему же не исчерпать все возможности до конца? Было решено немедленно врастать в лотлинь еще тысячу метров старого двухпрядного троса.

Но где взять новый груз? Уж если рисковать, то рисковать до конца, - я разрешил Токареву пустить в дело тяжелую трубку для взятия грунта, отрезав от нее большую часть, дабы максимально облегчить прибор.

Чтобы мотор не зря расходовал топливо, пока мы готовились ко вторичному промеру, механики переключили динамо, которую он приводил в действие, на зарядку аккумуляторов.

Люди работали в эти часы самоотверженно. Они забыли о холоде, забыли о том, что с раннего утра никто ничего не ел. Приходилось силой прогонять то одного, то другого в кают-компанию, где Гаманков, исполнявший обязанности повара, расставлял разные закуски.

В 21 час 30 минут неожиданно погас свет. Оказывается, в довершение всех бед порвался изношенный приводной ремень. Механики зажгли керосиновые фонари и вооружились шилом и дратвой. Через полчаса ремень был сшит, и палуба «Седова» снова озарилась светом.

Наконец уже поздним вечером все было готово. На конце троса раскачивалась тяжелая трубка, обрезанная Токаревым наполовину. Мы поглядывали на нее с некоторой опаской, но заменить ее было нечем. Откладывать же измерение еще на две недели, пока будет изготовлен новый прибор, мы просто не могли, - нервы у всех были напряжены до крайности, и каждому хотелось довести опыт до конца именно в этот день.

В 22 часа 10 минут глубоководная лебедка снова заработала. Хотя люди пробыли уже 12 часов на морозе, никто не проронил ни одной жалобы. Все взоры были устремлены на майну, в которой тускло поблескивала вода, быстро покрывавшаяся ледяными иглами. Там, под водой, решался исход нашего эксперимента.

В первый раз решили опустить трос только на 4000 метров, а затем, если он не достанет до дна, опускать его глубже и глубже, увеличивая каждый раз длину выпущенного линя на 50 - 100 метров.

Около полуночи мы начали выбирать трос. Старались вращать барабан лебедки возможно плавнее и медленнее, чтобы не потревожить лотлинь. Вероятно, ни один рыбак в мире не следил за кончиком своей лесы, выходящей из воды, с таким вниманием, как мы наблюдали за последними метрами линя.

Впервые после трех неудачных попыток, когда всякий раз на дне оставались тысячи метров троса, происходило нечто необыкновенное: счетчик отсчитывал сотни, десятки, а проволочная нить все тянулась и тянулась из воды. Наконец в майне мелькнуло что-то большое и черное, послышался плеск, и Шарыпов крикнул:

- Стоп! Груз вышел!..

Дрожащими от волнения руками он держался за тяжелую трубку Экмана, благополучно вернувшуюся с глубины в 4 километра. Храпцы были плотно сжаты.

Что же? Значит - победа? Но радость наша была преждевременна: когда мы разжали храпцы, никаких признаков грунта обнаружить в трубке не удалось. Мы одержали победу лишь наполовину: в эту ночь было доказано, что наш новый трос пригоден для глубоководных измерений и что даже тяжелая трубка может вернуться со дна океана, если только нам удастся избежать возникновения колышек. Но до дна океана мы не достали. Очевидно, наспех приготовленный груз сорвался и закрыл храпцы раньше времени.

Надо было бы повторить опыт еще несколько раз, спуская лотлинь на 4050, 4100, 4150 метров, - до тех пор, пока он не достигнет грунта. Но люди настолько обессилели за 14 часов непрерывной работы на ветру и тридцатиградусном морозе, что я решил отложить повторение эксперимента.

Измерение глубины мы закончили около полуночи. А уже через час послышался хорошо знакомый звон, треск и грохот, - началось сжатие, вскоре достигшее исключительной силы. Экипаж, не успев отдохнуть, немедленно отправился к аварийным базам, вблизи которых появились трещины. Это был памятный аврал по спасению склада горючего, описанный мною выше.

Почти десять дней отнял у нас этот непредвиденный аврал, и лишь в последних числах января нам удалось вернуться к подготовке нового, пятого по счету опыта.

Практика показала, что проволочный лотлинь в состоянии удержать на весу тяжелую трубку. Но для того чтобы мы могли действовать более смело и с меньшим риском, следовало все же заменить эту трубку более легким прибором. И наши механики вызвались изготовить второй экземпляр облегченного приспособления. Токарев, Шарыпов и Недзвецкий мастерили его втроем в течение восьми рабочих дней. Прибор вышел на славу, еще лучше, чем первый.

11 февраля, когда «Седов» продвинулся далеко на северо-восток и находился уже на 85°51',3 северной широты и 120°50' восточной долготы, мы предприняли очередную попытку измерить глубину.

И на этот раз было зверски холодно - термометр показывал 35 с половиной градусов мороза. Вырубленная во льду майна почти мгновенно затягивалась ледяным салом, и нам часто приходилось ее расчищать, чтобы уменьшить трение лотлиня. Приходилось особенно внимательно следить за блок-счетчиком, который то и дело покрывался льдом.

Измерение глубины мы начали довольно поздно - с 16 часов 5 минут, так как с утра Ефремов, Буторин, Гаманков и Гетман были заняты на гидрологической станции: с 9 до 16 часов им удалось взять 16 проб воды с различных горизонтов, до глубины в 2 000 метров включительно.

И вот после пятиминутного перерыва работы возобновились. Я решил на этот раз действовать сугубо осторожно, к для начала мы вытравили всего 3 600 метров троса.

В 17 часов 40 минут мы выбрали весь лотлинь. Прибор Токарева благополучно вернулся на поверхность. Механики засияли, увидев свое детище целым и невредимым. Но храпцы прибора оставались раскрытыми. Это означало, что он не достиг дна.

- А ну, давайте на четыре тысячи двести! - сказал я Буторину, дежурившему у лебедки.

Боцман пустил свою машину в ход, и через полчаса блок-счетчик отметил, что наш лотлинь находится на глубине, превышающей 4 километра.

В 19 часов 55 минут мы снова выбрали трос. Снова прибор Токарева вынырнул из воды, и снова его храпцы оказались раскрытыми. Ни одной крупинки грунта нам не удалось обнаружить в трубке прибора. Океан был значительно глубже, чем мы предполагали.

- Давайте на четыре тысячи семьсот пятьдесят! - скомандовал я.

Тонкая стальная нить в третий раз ушла в воду.

В 20 часов 35 минут мы начали выбирать лотлинь. Выбирали его медленно в течение полутора часов. Как будто бы все шло хорошо. Но в самом конце опыта (под водой оставалось лишь 550 метров троса) неожиданно произошла новая авария: когда замок сращенной проволоки проходил через блок, послышался легкий хруст металла, и в то же мгновение конец троса с прибором скрылся в стылой воде...

Я стиснул зубы. Всякому терпению есть предел. Мы могли скрепя сердце примириться с потерей полукилометрового троса. Но каждый раз топить в майне новый прибор - это уже слишком большая роскошь... Пришлось скомандовать:

- Остановить мотор! На сегодня довольно...

Нахмуренные люди разбрелись по своим каютам.

Полмесяца не вспоминали мы о глубоководных измерениях. Со страниц вахтенного журнала после злополучного опыта, произведенного 11 февраля, слова «трос» и «изготовление прибора» исчезли без следа.

Но потом, когда горечь поражения немного рассосалась, мы снова начали подумывать об опытах.

Все чаще поглядывал я на трубки для измерения глубин, лежавшие без пользы в кормовом твиндеке. После двух неудач было бы просто бесчеловечно заставлять механиков работать над приготовлением третьего прибора. Но почему бы нам не попытаться еще раз применить готовые трубки? Тем более что в нашем распоряжении остается более 4000 метров готового троса!

Как выяснилось, эти трубки, лежавшие без пользы, беспокоили не только меня. Однажды Буторин, начав, как обычно, разговор издалека, неожиданно напомнил:

- Константин Сергеевич, там у нас трубки лежат...

Я сразу понял, к чему клонит свою речь боцман, но сделал вид, что не понимаю.

- Какие трубки?

- Да эти самые... Для глубин...

- Ну и что же?

- Да как вам сказать? Может, сгодились бы они нам на что-нибудь?

Я невольно улыбнулся и сказал:

- Сгодятся, Дмитрий Прокофьевич, сгодятся...

Если бы удалось хоть один раз измерить глубину и добыть пробу грунта со дна океана, и то наука нас горячо поблагодарила бы. Оставлять же начатое дело до того, как исчерпаны все возможности, не к лицу советским полярникам.

У нас было две трубки для измерения глубин. Значит, мы могли провести еще по крайней мере два опыта. Необходимо было лишь увеличить запас проволочного троса. А это мы могли сделать теперь довольно быстро.

Поговорив с товарищами и увидев, что люди охотно возьмутся за дело, я решил готовиться к восьмому промеру.

8 марта, когда мы дрейфовали уже далеко за 86-й параллелью, Буторин, Шарыпов и Гетман снова взялись за изготовление троса. Механики начали ремонтировать мотор «Симамото», чтобы он в решающую минуту не подвел нас, как это было 15 января. Гаманков помогал механикам, вращая вручную шпиндель токарного станка.

Уже через трое суток все приготовления к измерению глубины были закончены.

Но тут возобновились подвижки льда. 13 марта пришлось отменить магнитную станцию: лед под снежным домиком ходил ходуном, а магнитометр не мог дать точных показаний.

Только к 15 марта, когда «Седов» находился на 86°25',1 северной широты и 108°06' восточной долготы, льды несколько успокоились. Мы поспешили начать свои опыты, хотя мороз достигал 35 градусов. Помня, что во время последних промеров мы обнаружили большие глубины, я решил для начала вытравить 4800 метров, а затем постепенно увеличивать длину троса до тех пор, пока не удастся нащупать дно.

В полдень лотлинь уже был спущен в майну, и механики включили мотор. Трос медленно пополз вверх. Все внимательно следили за движением быстро обледеневающей нити. Шарыпов, дежуривший у майны, съежился и подался вперед, готовый в любое мгновение броситься к тросу и схватить его, если и на этот раз какой-либо замок разойдется.

К часу дня из воды вышло 4 400 метров троса. И вдруг на льду поднялась какая-то возня и раздались крики:

- Колышка!

- Стоп! Оборвало!..

- Поймал! Поймал!..

Оказывается, из воды показался спутанный спиралью трос, возникла колышка, и линь лопнул. Но в то же мгновение Шарыпов ловким, точно рассчитанным движением перехватил оборвавшийся конец и удержал его в нескольких сантиметрах от воды.

Лебедку остановили. Я спустился на лед, и мы начали выбирать трос вручную. Метр за метром ложились на лед витки подхваченного Шарыповым конца. Он был весь изуродован колышками и... в нескольких местах перепачкан серым, глинистым илом.

Добыты первые пробы грунта

Земля! Земля, добытая со дна океана! То, за чем мы так долго и безуспешно охотились... Я бережно снимал с проволоки быстро замерзавшие крупицы этой, жалкой грязи и любовался ими, как самым дорогим сокровищем. Сколько сил и энергии затратили мы, чтобы добыть их!

К 13 часам 15 минутам мы вытащили из майны вручную 300 метров троса. Это было все, что нам удалось спасти, - остальные 100 метров вместе с трубкой были оборваны.

Мы не очень сожалели об этой утрате. Ведь основная цель опыта была достигнута: мы собственными глазами уви­дели грунт, поднятый тросом со дна океана. Чтобы дать возможность всей команде полюбоваться плодами долгой и трудной работы, я потом, когда работы уже окончились, вынес в кубрик мощный микроскоп и, положив на стеклышко крупинки драгоценного ила, предложил желающим посмотреть на них. И долго-долго разглядывали моряки угловатые темные зерна, извлеченные нашим тросом из-под толщи океанских вод...

Судя по следам ила и колышкам, образовавшимся на конце лотлиня, мы просчитались на 400 метров, - 400 метров троса лежали на дне океана. Значит, в этой точке глубина составляет приблизительно около 4400 метров.

Для получения более точной цифры надо было возможно скорее повторить промер, пустив в ход вторую трубку, которая стараниями наших моряков была укорочена и значительно облегчена.

На этот раз было решено применить еще одно приспособление: прикрепить к концу стального троса кусок пенькового линька от лотлиня. Гибкий и мягкий, но в то же время достаточно прочный, пеньковый трос не боится колышек. Его длина - 210 метров. Даже в том случае, если пеньковый конец ляжет на дно, ничего опасного не произойдет: он вытянется в струнку, как только трос потянет его вверх. Надо сказать, что это простое, но вместе с тем важное усовершенствование наших промеров не раз выручало нас впоследствии.

Но еще большую роль сыграло, бесспорно, предложение нашего скромного машиниста Коли Шарыпова, внесенное им утром 17 марта, за несколько часов до начала промера, которому было суждено завершиться решающей победой.

Как будто бы этот день не обещал ничего хорошего. Во всяком случае, начался он отнюдь не весело. Вахтенный журнал «Седова» рассказывает об этом утре так:

«17 марта. В 7 часов в продолжение 7-10 минут - сжатие льда в трещине, проходящей за кормой. На горизонте слабая дымка. Юго-западный-западный ветер - 3 балла. Температура наружного воздуха - минус 41°,2.

9 чac. 30 мин. Буторин, Гетман и Шарыпов продолжают работы по подготовке к измерению глубины.

11 часов. Судно испытало толчок по месту трещины, проходящей за кормой, сжатие и торошение льда... Продолжает с небольшими перерывами сжатие льда по корме и слева по месту трещины, идущей за кормой.

14 час. 15 мин. Сжатие по корме и слева значительной силы, торос молодого льда на месте трещины. Под напором начинает ломаться старый лед и слева в расстоянии 20 метров от судна, причем поле льда у левого борта сильно трещит: вал торошения медленно приближается к судну.

С 14 часов команда продолжает работы по подготовке к измерению глубины...»

Эта короткая запись достаточно наглядно показывает, насколько экипаж «Седова» приноровился к своеобразной обстановке дрейфа. Теперь мы уже не теряли зря времени на разглядывание ледяных валов, разгуливающих над океаном. За ними бдительно наблюдали вахтенные, и этого было достаточно. В нужный момент вахтенный подавал сигнал, и тогда все пятнадцать зимовщиков становились на борьбу с наступающими льдами. А пока что каждый спокойно занимался своим делом.

Судя по некоторым признакам во второй половине дня должно было наступить некоторое затишье. Им следовало воспользоваться для измерения глубины. Я зашел в кубрик, чтобы проверить, как подвигается дело у Буторина, Шарыпова и Гетмана. Над камельком сушился блок-счетчик. На стене висел новый для кубрика предмет - большой медный безмен круглой формы.

Я хотел опросить боцмана, зачем его сюда принесли, но Шарыпов предупредил мой вопрос:

- Как вы смотрите, Константин Сергеевич: что, если мы все же попробуем его применить? Помните, Токарев еще осенью предлагал...

И я сразу вспомнил историю этого безмена. Когда мы только начинали подготовку к измерениям глубины, Токарев отыскал в машинном отделении этот старый безмен, применявшийся когда-то для взвешивания мешков с углем, и предложил употребить его вместо динамометра. Если к безмену подвесить блок-счетчик, то по мере опускания лотлиня он будет все время увеличивать свои показания - тяжесть опускаемого в воду троса начнет возрастать. Но в тот момент, когда груз, укрепленный на конце лотлиня, достигнет дна, показание безмена резко уменьшится. Это будет сигналом остановки.

Сама по себе эта идея крайне проста и целесообразна. Но наш плетеный трос весил значительно больше 350 английских фунтов (Английский фунт - 0,413 килограмма), на которые был рассчитан безмен. Предложение Токарева было отклонено, а потом о нем забыли. Только Шарыпов держал пружинные весы на примете.

Теперь, когда мы изготовили трос из проволоки, весивший вдвое меньше прежнего, безмен был как нельзя более кстати. Было решено немедленно пустить его в дело.

Шарыпов вынес свой динамометр на палубу, прочно укрепил на шлюпбалке и подвесил к нему блок-счетчик, через который был переброшен линь с укороченной трубкой Экмана на конце. Теперь мы обладали двойной гарантией от обрыва: во-первых, пеньковый линь не боится колышек, а во-вторых, импровизированный динамометр должен был более или менее своевременно сигнализировать о моменте касания грунта. Я с нетерпением ждал, когда льды успокоятся и мы сможем испробовать на практике наши новшества.

Наконец сжатия льда прекратились, и в 3 часа дня мы начали свою работу. Сорок минут спустя лебедку приостановили. Блок-счетчик показывал, что под воду ушло 4210 метров. Стрелка безмена остановилась на цифре 290. Это означало, что 4210 метров лотлиня вместе с грузом весят в воде 290 фунтов.

Заметив эту цифру, мы продолжали помалу травить трос, останавливая лебедку через каждые 50 метров, чтобы проверить показания динамометра.

Боцман несколько недоверчиво относился к новшеству, предложенному Шарыповым, и с опаской глядел на старенький безмен. И хотя он с каждым разом увеличивал свои показания, Буторин все неохотнее отпускал тормоз лебедки.

Английский фунт - 0,413 килограмма.

Блок-счетчик регистрировал 4260 метров... 4310... 4360... Стрелка динамометра уходила дальше и дальше. Наконец боцман не выдержал:

- Константин Сергеевич, не верьте этой штуке! Подведет проклятый безмен! Останемся без троса...

Я волновался не меньше Буторина. Риск был большой, - проволока могла не выдержать огромной тяжести, и тогда мы должны были бы начинать все с самого начала. Но опыт надо было довести до конца.

- Еще пятьдесят!..

Боцман бросил на меня укоризненный взгляд и, безнадежно махнув рукой, отпустил рычаг. С отчаянным грохотом лебедка сбросила в воду новые 50 метров троса. Стрелка безмена снова увеличила показание.

4410 метров! И все еще мет дна? Что, если и в самом деле этому старому безмену нельзя доверять? Ведь в прошлый раз трос лег на дно на глубине 4400 метров...

- Еще пятьдесят!..

Цифры на блок-счетчике мелькали все быстрее: 4420... 4430... 4440... 4450...

Боцман затормозил. В тот момент, когда счетчик показал, что под водой уже 4460 метров троса, стрелка динамометра прыгнула к рекордной цифре - 310 фунтов. Никаких признаков прикосновения к грунту!

- Давайте еще пятьдесят!..

Боцман взмолился:

- Нельзя больше, Константин Сергеевич! Оборвет, верное слово, оборвет. Без троса останемся...

Все же опыт следовало закончить, и я повторил:

- Еще пятьдесят!..

Буторин отпустил тормоз. Трос пошел еще глубже. Барабан прыгал с глухим ревом в разработавшихся чугунных сухарях, заменявших подшипники. Вся лебедка ходила ходуном. Боцман приговаривал:

- Вот оборвет... Вот оборвет... 4510 метров!..

Я посмотрел на диск безмена. И - какая радость! - стрелка его неожиданно качнулась в противоположную сторону и остановилась на цифре 270.

- Груз на грунте! - крикнул я Буторину. - Приготовиться к выбиранию лотлиня!..

Буторин и Шарыпов засуетились у шлюпбалки. Они устанавливали на отводе второй блок-счетчик, чтобы уменьшить изгиб троса во время подъема. При этом показание безмена, к которому был прикреплен, первый блок, понизилось до 240 фунтов, - часть нагрузки принял на себя новый блок-счетчик.

Устройства лотлиня с безменом

Я с большим волнением ждал, пока закончатся все приготовления к выбиранию троса. Ведь показание динамометра могло уменьшиться не только потому, что груз достиг грунта. Напряжение могло уменьшиться и по другой причине: что, если конец троса с трубкой Экмана и новеньким пеньковым линем, не выдержав тяжести, оборвался?

В 4 часа дня мы, наконец, начали выбирать лотлинь. И сразу же, как только счетчики отсчитали 20 метров, стрелка безмена резко подпрыгнула - ее показание в один миг увеличилось на 30 фунтов. Я с облегчением вздохнул: теперь уже было ясно, что там, под водой, все в порядке; такой скачок - верное свидетельство отрыва от грунта.

Для памяти я записал в тетрадке:

«16 час. 05 мин. Длина вытравленного троса - 4490 метров.

Показание безмена - 270 английских фунтов.

Угол отклонения троса от вертикали - 2 градуса».

Час пятьдесят минут вытягивали мы трос из воды. До последнего метра проволочный трос прошел гладко, без единой колышки. Затем мы выбрали вручную пеньковый линь, и, наконец, из майны вынырнула трубка. Храпцы были закрыты, как полагается, а сама трубка перепачкана коричневым илом - она на 10 сантиметров вонзилась в мягкое дно океана.

С величайшими предосторожностями извлекли мы из трубки эту первую пробу, взятую нами с соблюдением всех правил. А через полчаса я внес в дневник глубоководных измерений запись № 1:

«17 марта 1939 года. Широта 86°25',1, долгота 108°20'. Глубина 4485 метров. Грунт - коричневый ил...»

Еще не раз нам предстояло пережить горькое разочарование; еще не одну тысячу метров троса предстояло нам пожертвовать океану. Но с этого дня, с 17 марта 1939 года, мы уже действовали по строго определенным, проверенным на опыте правилам. Усилиями всего коллектива был, наконец, найден метод, - нам оставалось лишь уточнять и совершенствовать его.

И если до этого каждая попытка измерения глубины была целым событием, то уже через два-три месяца глубоководные промеры стали таким же привычным и будничным делом, как гидрологические или магнитные станции.